Матрешка
Занавес поднимается, я ухожу от моей боли.

Передо мной спорткомплекс «Олимпийский».
Мы в Москве. 16 июня 1990 года. Жаркая дымка, покрывавшая город, понемногу рассеялась, и плотная толпа заполнила стадион. Он полон, но не через край. Здесь публика под контролем, держится хорошо, не шевельнется. Сегодня вечером их снова шестнадцать тысяч человек. Здесь мы в самой большой стране мира. Количество зрителей меня не пугает, напротив. Сцена — это последнее место в мире, где мне страшно. На сцене я совсем другой человек. Я рвусь вперед, я позитивна, я уверена в себе. Я в другом мире, отстраненная, непромокаемая.
Мои коллеги по турне осознают необычайный характер того, что мы переживаем, этого неожиданного простора, этой удивительной страны, России…
В поезде, который везет нас в Ленинград, атмосфера уже холоднее. Мы с Сирилом делим купе, как будто вернувшееся из эпохи фильма Хичкока «К северу через северо-запад», во всяком случае, в смысле комфорта. Бар экспресса располагается сразу за нами, и пьяные голоса его посетителей мешают нам спать, но им не удается оживить атмосферу в нашем купе. Мы с Сирилом как раз посередине очень серьезного разговора. Я пытаюсь поделиться с ним моим смятением, я отдаляюсь от него, и с этим ничего не поделаешь. Наша интимная история больше ею быть не может… Мне не удалось гармонично прожить нашу двойную связь, любовную и профессиональную. Мы на самом деле не можем не действовать друг на друга. Мы не способны закрыться. Если вы орете друг на друга на работе, как можно вернуться домой и все забыть? Мы больше не будем парой, но будем вместе. Он всегда будет для меня, все равно где, все равно когда. Верный своей клятве, по-прежнему полный любви куда большей, чем та, которую мы познали.
Но сейчас в поезде нам грустно, и чернота, проплывающая за окном, упрямо возвращает нам наши отражения. Когда я выхожу на перрон вокзала, я немного печальна… И Сирил не веселее.

* * *

Несколькими месяцами раньше, 9 ноября 1989 года, пала Берлинская стена. Германия объединится, но Восточный блок пока един. Границы, так долго остававшиеся непроницаемыми, все еще закрыты. Никого по-прежнему не пускают. А когда переходят границу, на какую бы сторону ни попадали люди, они открывают другую планету, другой склон. Отдельный мир.

Когда мы приезжаем в СССР в 1990 году, мы удивляемся тому, что видим. Я помню очень тяжелую, ледяную, властную атмосферу. Из «конторы» (КГБ) нам предоставили переводчиков, чтобы они нас сопровождали. Нас окружают, за нами следят. Мы быстро понимаем, что они око Москвы. Вечером, когда есть концерт, безопасность вокруг нас такая, что мне почти кажется, что я стала участником программы по защите свидетелей. Вокруг нас пятнадцать человек внушительного вида, которые сажают нас в машины и помогают выйти. Они одержимы нашей безопасностью.
Просто кино.
В то же время для нас Советы это уже не просто черно-белая легенда, но реальность, в которую мы окунаемся во время моего первого турне. Все одинаковое, ничего не должно выделяться. На мужчинах темные костюмы, меню никогда не меняется, все серое, все приглушенное, все холодное и неуютное.
Наша гостиница в Москве, где мы остаемся неделю, настраивает нас на диапазон повседневного коммунизма. Чтобы дойти до номера, требуется почти тридцать минут. Бесконечные, по-разному освещенные коридоры ведут к комнатам, и каким комнатам! Они практически неотличимы одна от другой. Однажды вечером, пока я углубляла свое знание страны, проглотив значительное количество водки, я ночью обошла все этажи постаревшего дворца.

Страна коммунистическая, но там, где я выступаю, публика разделена. На два блока. В концертных залах ВИПы сидят впереди, а народ сзади. Как будто он здесь как неподвижный статист в яме, человеческие декорации для сливок власти. Отодвинут на задний план. На первом плане форма, военные, оперетта. Приход к власти Михаила Горбачева за восемь лет до этого (так у Каас, на самом деле за пять лет. — Прим. перев.) изменил СССР снаружи, изменил взгляд на него Запада. Но изнутри страна еще не освободилась от своей слишком тесной и слишком серой одежды. Глядя на то, как служба безопасности окружает публику, а трибуны организованы в соответствии с военной иерархией, понимаешь, что советский режим не смягчился.
В Ленинграде публику загнали назад, за официальных лиц. У нее нет права двигаться, каждое движение считается подозрительным. От этого проявления строгого порядка, подавляющей власти я тоже начинаю задыхаться. Я хочу видеть публику. Еще лучше — видеть ее двигающейся, танцующей, вибрирующей вместе со мной. Меня это настолько нервирует, что я, в конце концов, обхожу привилегированных зрителей. Я буду петь позади них, но лицом к народу. Теперь им приходится сворачивать себе шеи, чтобы меня увидеть. Я не просто нарушаю правила, это афронт с моей стороны, я пою у них за спиной. В стране паранойи и шпионажа я совершаю грубейшую ошибку. Они в такой ярости, что хотят отменить концерт на следующий день.

* * *

Я не забываю, откуда я родом. Я из народа. Моя история дочки шахтера, добившейся успеха, нравится жителям Советского Союза, она заставляет их мечтать. Это объясняет то, почему очень многие аплодируют мне везде, где я бываю. Но не только это, есть еще мой голос, такой необычный, и эта сумасшедшая энергия, которую я передаю им, когда стою на сцене. Они знают мою историю и, что меня еще больше удивляет, мои песни. Но у них нет таких возможностей, как у людей в других странах, чтобы купить мои пластинки. У них есть только черный рынок, если они хотят приобщиться к культуре, идущей с Запада, потому что ее нет в свободной продаже. Мы видим магазины, где выставлены обложки пластинок зарубежных исполнителей, но самих пластинок внутри нет. Когда появляется клиент, продавец тайком берет желаемый альбом в помещении за магазином, а затем за несколько минут копирует его на К7. Поэтому, когда я слышу, как они поют вместе со мной, знают наизусть слова на французском языке, это вызывает у меня нежность, я взволнована теми сложными путями, которыми они добывают мои пластинки и слушают их.
Физически я похожа на них. Я тоже с Востока, пусть и с востока Франции, но все-таки с Востока! И потом, во мне есть что-то славянское. Я очень белокурая, у меня голубые глаза, белая кожа и скуластое лицо, у меня такой же холодный облик. Местные мужчины обычно обо мне мечтают, мне часто говорят об этом, и должна признаться, что я не устаю это слушать! Я из их племени. Позже, когда я возвращалась в СССР, мне в руки случайно попались автобиографии советских солдат, которые говорили обо мне. В этих буклетах я представала в облике женщины секси, которой они мечтали обладать или на которой мечтали жениться, или и то, и другое. Это меня очень позабавило и открыло мне глаза на то, что я для них представляла. Символ идеальной женщины. Все-таки с некоторыми недостатками!
При этом в глазах женщин я была воплощением французского шика. Для моего первого турне я приобрела гардероб у Карла Лагерфельда, я ношу вечерние платья, мужские костюмы, я очень французская. А они любят Францию, французов. Я слышала, что они учат наш язык в школе по текстам моих песен. Я горжусь этим, горжусь тем, что я посланница людей, говорящих на французском языке. В первый приезд в Москву я удивлена их знаниями и той легкостью, с которой я их понимаю. А потом я еще и с другой стороны стены. К ним давно никто не ездит. Артисты не осмеливаются, продюсеры не хотят рисковать и предпочитают оставаться на знакомой территории.
Петь здесь — это событие исключительное, и это как будто ценят. Публика благодарит меня каждый раз, приходя на мои концерты. Четыре концерта в Москве, еще четыре в Ленинграде, и все при полных залах! Я поражена их энтузиазмом. Россия серая и холодная, а русские — солнечные люди. В высшей степени теплые и гостеприимные. Позже меня будет ждать королевский и радостный прием во всех регионах этой огромной страны. А пока в Ленинграде и в Москве маленькие девочки в национальных костюмах передают мне маленькие сувениры, целуют меня и предлагают приветственный спектакль — как правило, это народные танцы. Каждый раз я тронута. Каждый раз я удивляюсь этой любви.
У них ничего нет, но они мне дают все. Я заметила, насколько они бедны, насколько суровы их условия жизни, но насколько они щедры. Я заметила, что они часто не едят досыта, никогда не встают из-за стола сытыми. Чтобы хорошо питаться, талонов недостаточно, а для черного рынка нужно быть аппаратчиком. Среднемесячная зарплата среднего русского около трех-четырех долларов. Но тысячи русских тратят сумму, равную одному доллару, чтобы увидеть, как я пою. Я ценю жертву, ту цену, которую они мне дают.

* * *

Они все хотят показать мне их культуру. В каждом городе мы обязательно осматриваем все достопримечательности. К кортежу переводчиков, работающих еще и в КГБ, телохранителей и официальных лиц присоединяются гиды. Мы перемещаемся от Мавзолея к музею через олимпийский бассейн сразу после собора. Насыщенная культурная программа, которой я бы предпочла человеческое общение.
Посещение памятников я нахожу интересным, но в моей памяти остаются именно люди. Я признаю красоту Мавзолея Ленина в Москве, но намного более подробно и с ностальгией я вспоминаю, как позже, во время турне «Рандеву», мы посещали маленьких учеников национальной консерватории Белоруссии. Наиболее одаренные среди них, настоящие маленькие виртуозы, дали концерт в нашу честь. Они садились за фортепиано, иногда в самой неудобной позе. У них не было табуретов, так как не хватало средств. И некоторым крохотным пианистам приходилось дотягиваться до клавишей, которые оказывались на уровне носа! Это произвело на меня впечатление, я все обдумала и, в конце концов, подарила им настоящие табуреты для фортепиано.
И они тоже дарят мне подарки, мелочи, которые трогают меня тем, что они олицетворяют. Например, тот маленький плюшевый мишка, который нам подарила в Рождество одна дама. Мы навещали ее, потому что она победила в игре. Я помню кокетливый интерьер, маленькие вышитые салфеточки и широчайшую улыбку, с которой она протягивала мне презент.

Я люблю этих славян так же, как они любят меня. Всем сердцем. Большим и чувствительным. Они почти моя третья родина. Мне всего двадцать четыре года, и я хорошо вижу, что в этой огромной стране ко мне относятся, как к звезде. По приезде в Москву в тот год меня пригласили участвовать в прямой передаче с Красной площади. Именно там все началось. Когда мы вернемся на следующий год, будут полные залы, стадионы. Я буду участвовать в других передачах, и мои песни станут триумфом. Разумеется, я польщена. И как мне не быть польщенной? Целый народ устраивает мне овацию как символу свободы, матрешке. Как Мадонне Востока.