Сцены из фильма
Она та, кто вылечит меня, но необходимо еще и мучительное паломничество на могилу. Предполагается, что у нее на это есть силы. Она — это Джейн, моя героиня в фильме Лелуша. Она больна, но если умеет преодолевать испытания, то, без сомнения, сумеет выжить. Сегодня мы снимаем сцену у целительницы. Взгляд этой женщины невозможно вы держать. Я под сильным впечатлением: видны только белки ее глаз. Должна признаться, что это нагоняет на меня страх… Она держит мое лицо руками, смотрит невероятно пристально и говорит со мной на незнакомом языке, повторяет каббалистические фразы, странные слова. У меня в высшей степени неприятное ощущение, что она одержимая, возможно, заразная, и что ей хочется проделать во мне дыру, чтобы яснее все увидеть. Ее голова ведьмы всего в пяти сантиметрах от меня, я чувствую дыхание целительницы, глаза женщины вытаращены. По сценарию я должна выдержать этот взгляд, не моргнув, не заплакав. Не уверена, что у меня это получится. Я, пожалуй, почти готова сдаться. Мы снимаем всего второй дубль, но на третий я не согласна. Слишком взбудоражила меня эта женщина, насильно рассматривающая мою душу. Она напоминает мне того врача-целителя, с которым я познакомилась подростком и с кем встречалась позже во время болезни мамы.У меня мало воспоминаний о встрече с тем врачом, я помню только те несколько минут, в течение которых он держал мою руку с такой интенсивностью, от которой я задрожала. Он не сводил с меня не просто пронизывающего, а почти инопланетного взгляда. У меня было такое чувство, словно он погружался в меня, видел все внутри и сквозь меня. Это было в высшей степени неприятно. У меня возникло ощущение, будто мой разум раздет. Он входил в меня как в другой мир и рассказывал об этом глазами. Мне это показалось пугающим. Я не осмелилась попросить его остановиться, но такого ощущения у меня никогда не бывало. Этот невероятный опыт оставил во мне след. И теперь я снова это переживаю.
Именно поэтому мне не нравится эта сцена между Джейн и целительницей. Поначалу я воспринимала ее почти как награду, легкую часть достаточно мучительного эпизода. Кино — это тяжело! И хотя атмосфера на площадке приятная благодаря спонтанности Клода и шуткам Джереми Айронса, рабочие дни насыщенные. От меня, разумеется, требуется очень много, так как я играю главную женскую роль. Мне много часов накладывают грим, а я пытаюсь бороться с жарой, из-за которой съемки проходят труднее, чем предполагалось.
Но я держу удар. И я достаточно спортивна. У меня очень сильная мотивация. Но то, что я только что сделала — сцену с колдуньей, — меня почти убило. Это было необходимо. Иначе зрители не поверят персонажу Джейн, опустившейся певице, печальной, страдающей амнезией, больной женщине, которая решила во что бы то ни стало найти последнее средство, чтобы жить. Средство это, кроме всего прочего, могила, и она расположена высоко. Как и положено месту паломничества, могила находится на самой вершине горы… из песка. Чтобы свершилось чудо, на дюну надо подняться в самое жаркое время дня, в полдень, и без воды.
С «нормальным», а следовательно, спешащим режиссером меня бы просто доставили на середину дюны на электромобиле, снабдив запасами ледяной воды, чтобы не было обмороков и других иногда весьма дорогостоящих инцидентов. Я бы сделала несколько неуверенных шагов, чтобы продемонстрировать пару капель пота, и камера сменила бы план. У Клода Лелуша все проходит совершенно иначе. Он объясняет мне, что я должна на самом солнцепеке бегом подняться на дюну. Для правдоподобия.
— До самой вершины? — осмеливаюсь спросить я.
— Да, именно так, до вершины, до самой могилы. Лелуш явно не шутит, это не розыгрыш новичка, мне это не снится.
Весна, мы в Марокко, посреди пустыни. Жара такая, что уже в восемь часов утра я вынуждена прятаться от солнца, тем более что я легко обгораю. Я смотрю на крутизну склона, по которому мне надо взобраться, и мне становится страшно. В песке — и это усложняющее обстоятельство — ногам не на что опереться, и они скользят вниз. Пусть я дрянь, но я умоляю Сирила вскарабкаться на дюну вместе со мной. Из принципа. Я лезу на стену, пусть и он лезет! Ему надо только надеть джеллабу и затеряться среди статистов. Он вынужден проявить солидарность. Вот такая я злодейка. Бедняга! Его статус менеджера не предполагает, что он до такой степени должен делить со мной трудности. Еще совсем ребенком я уже пыталась сделать так, чтобы неприятные моменты со мной переживали все остальные. Я была уверена: чем больше сумасшедших их разделит, тем менее неприятными они будут. Например, когда мне предстояло принять отвратительное лекарство, я настаивала на том, чтобы его пили окружающие вместе со мной. Если нужны были ингаляции, от которых у меня появлялось ощущение, что голова вот-вот лопнет, я устраивалась так, чтобы ими заодно со мной «наслаждался» кто-нибудь еще.
Я уверена, что до вершины мне не добраться, и я предпочитаю, чтобы Сирил был рядом, когда я упаду. Замертво! Режиссер, учитывая мою хорошую спортивную форму, не волнуется. Он говорит себе, что на моей стороне возраст и тренировки. Только на улице 40 градусов в тени, а то, что они называют «холмом», это на самом деле стена. Подъем понемногу отбирает у меня все силы, подвергает мои колени суровому испытанию, заставляет меня обливаться потом. Из последних сил я продолжаю мою Голгофу. Как я и думала, я слишком глубоко погружаюсь в песок и не могу подниматься быстро. Подъем длится несколько часов, достаточно долго, чтобы скончаться на месте! Каждый шаг ведет меня к святости, но через смерть. Сначала от солнца моя кожа розовеет. Через двести метров она краснеет. Наконец, я приобретаю фиолетовый цвет, и Сирил странно на меня смотрит. Это меня невероятно нервирует. Я бы на него наорала, если бы рядом не было камеры. Я вижу вершину, конец паломничества, силуэты, которые меня ждут. Огромное желание убить всех, кто там, наверху. Первого, кто произнесет хоть слово о цвете моего лица, о малой скорости подъема или о моей мокрой — хоть выжимай — одежде, я убью на месте.
Последние метры я преодолеваю на коленях. Клод просил меня упасть на могилу, когда я доберусь до вершины. И я ничего не играю. Я обрушиваюсь, распластываюсь. Я готова немедленно объявить забастовку. И когда ко мне подходит режиссер, я расстреливаю его взглядом:
— Ага, ты хотел правды? Я едва не сдохла! Я поняла, это тебе и нужно для твоего фильма, чтобы я умерла в кадре.
Лелуш смеется, совершенно довольный моей игрой. А я так слаба, так обезвожена, что меня увозят в машине с кондиционером. Мне помогают нормализовать температуру тела и сердечный ритм.
Моя героиня Джейн решительно плохо себя чувствует. Гример часами колдует надо мной, чтобы создать ее пострадавшее лицо, круги под глазами от отчаяния, ее потерянный взгляд. Мне рисуют множество мелких сосудиков, чтобы придать прозрачность коже женщины, страдающей от головных болей. Есть душераздирающие сцены, которые привязывают меня к Джейн. Я отказываюсь даже мельком взглянуть на уже отснятые сцены, как предлагает мне Клод. Мне уже больно смотреть на себя в зеркало… Лелуш пытается поймать в моем взгляде мгновенный переход от бесконечной печали к радости, быструю смену дождя и солнца, тени и света.
Помимо холма с виселицами у меня есть и другие «сложные» сцены, которые надо снять. Особенно сцена поцелуя. У меня нет никаких проблем с партнером, напротив. Джереми Айронс красив, его легкий английский акцент очарователен, и наши с ним отношения можно назвать хорошими. И так как мне никто не говорил, что я должна целовать его по-настоящему, я приняла решение сама, выбрав совсем не киношный поцелуй. Тем более что Лелуш все время требует от нас правдоподобия… И потом я ничем не рискую. Присутствие камер имеет и свою положительную сторону… Я не забываю съесть мятную конфетку перед этим и иду сниматься. Все проходит идеально.
Во время съемок настроение почти праздничное. Джереми, как настоящий артист, привез свою гитару и по вечерам балует нас мини-концертами. Между съемками мы общаемся, шутим с другими. Здесь мой брат Бруно. Я пригласила его в Марокко вместе с женой. Когда у меня остаются силы после долгого дня в песках, я провожу с ними великолепные вечера.
С Джереми мы сблизились. Он помогает мне на съемках. Когда я никак не могу что-то сделать, не знаю, как отыграть какую-то фразу или ситуацию, он мне подсказывает. Наши слабые места сделали нас сообщниками: у него сложности с французским, у меня сложности с актерской игрой. Но наше согласие очень скоро становится поводом для обсуждения на съемочной площадке.
Для праздника в честь окончания съемок я решаю приготовить сюрприз, чтобы отметить время, проведенное вместе в Марокко. На фальшивых пропусках я указываю маршрут и дресс-код: джеллаба для всех! Я приглашаю музыкальную группу «Свиньи в космосе» (Cochons dans l’espace), моих приятелей, обхожу девушек из съемочной группы, чтобы предложить им порепетировать вместе со мной танец живота. Поначалу все полны энтузиазма, но постепенно все меня бросают. И я оказываюсь одна в моем восточном наряде. К счастью, я привыкла быть одна на сцене! Но они отдают должное моей храбрости, когда я выхожу танцевать… после нескольких стаканов текилы. Мужчины, тех больше интересует мой танец, чем моя храбрость. Надо сказать, что я танцую по-настоящему: я брала уроки, чтобы быть на уровне. Праздник действительно очень милый. Мне удается даже убедить Клода Лелуша спеть вместе со мной «Мадемуазель поет блюз»!
Две недели спустя мы снова собираемся вместе, вся съемочная группа, на званый вечер в Лондоне. Я очень рада снова увидеть Джереми. При расставании мы с ним целуемся на прощание. На следующий день наш поцелуй появляется на обложках всех популярных английских газет. С более или менее завуалированными комментариями. Первым делом мне хочется смеяться. Я была бы почти польщена. Есть куда худший жених, с которым меня могла бы соединить пресса. Несмотря на этот эпизод, мы снова встречаемся с Джереми в Париже, и слухи вокруг нас возобновляются с новой силой.
Мы хорошие друзья, но даже речи не может быть о нас как о паре. Статьи и фото в прессе по всему миру в конце концов разрушают нашу дружбу. Теперь нам ни в коем случае нельзя видеться. В очередной раз я переживаю необратимые последствия активности прессы, которая действует с некоторой беззастенчивостью.
С Клодом Лелушем у нас тоже возникли особые отношения. Недели съемок сблизили нас, и мы сумели поддержать нашу дружбу. Он хотел сделать мне незабываемый подарок… Это собака… И я назвала ее Текилой. Мы очень быстро стали неразлучны, я везде вожу ее с собой. В том числе и в турне. У нас даже есть маленький ритуал: после концерта я без сил ложусь на пол в гримерной, и Текила падает рядом со мной, все четыре лапы вверх. Она моя любовь, моя красавица, мой ангел.