Если бы это надо было сделать
Моя профессия заставляет меня путешествовать по удивительным странам, иногда ради частных концертов. Это совершенно другой опыт, публики часто намного меньше, чем на обычном концерте, и это позволяет мне быть к ней ближе… На этот раз я отправляюсь на Кавказ, в Азербайджан. Это страна черного золота и черной икры, а ее столицу Баку, расположенную на вершине горы, некоторые называют «прекрасным Монако». Азербайджан сюрреалистичен, населен нефтепроводами и богатыми людьми, скрывающимися за тонированными стеклами автомобилей.Я не единственная представительница Франции. У меня нет привычки пересекаться с моими соотечественниками на подобных вечерах за рубежом. Но сейчас считается хорошим тоном пригласить несколько французских талантов, желательно прославившихся в совершенно противоположных областях. На этот раз мне представляют Янника Аллено, звездного шефа французской гастрономии. Красивый мужчина, высокого роста, темноволосый, элегантный. Он такой, какие мне нравятся. Он тот, кого я полюблю.
Время для любви вы берете у себя и себе же возвращаете. Если нет, то оно правит бал и мешает влюбленным любить друг друга вечно. Я не пользуюсь подарком, который преподнесла мне жизнь. Момент неподходящий. Но мне нужна его любовь, его уравновешенность, мне нужен мужчина рядом со мной. С ним спокойно, он земной, крепко стоит на ногах, я воздушная, часто отключенная от реальности. А в турне даже слишком. Мне следовало бы проявить к нашей любви тот интерес, которого она заслуживает, но я, к сожалению, прячусь за мою работу. «Кабаре» поглощает меня полностью. Возможно, этот возлюбленный слишком хорош для меня.
Средства массовой информации набросились на наши отношения, максимально довольные тем, что получили еще одну пару знаменитостей, чтобы их фотографировать и сочинять легенды. Ни одно интервью не обходится без вопроса на эту тему. Утомленная и смущенная этими преждевременными вопросами, я даю плохие ответы. Они ранят, порождают непонимание. Я не в ладу с чувствами и еще хуже умею их выражать. И на публике я могу быть только неловкой. Я склонна нивелировать, минимизировать. Я осторожна, я не осмеливаюсь увлечься, во всяком случае, сразу. Так как это умный и знакомый с психологией парень, он объясняет мои ответы, оправдывает их с точки зрения того, что он обо мне понял. А потом мы, в конце концов, расстаемся, не совпав в чувствах и во времени.
Взять на себя обязательства я боюсь, слова «я люблю тебя» вызывают ужас. Публику я люблю другой любовью, одновременно конкретной и абстрактной. Только она может помочь мне почувствовать себя красивой, интересной, живой. Только она обещает мне мгновения вечности. Ее ласки и поцелуи наполняют меня так, как ни один мужчина. Публика — мое самое большое и самое красивое из наслаждений. Именно от нее я жду признания.
* * *
Стадион не изменился, возможно, за ним лучше следят. А времена изменились. Поколение «новых русских» выставляет себя в Москве напоказ со своими дорогими автомобилями и женщинами в меховых шубках. Черного рынка больше нет, потому что он стал официальным. Население ест больше, чем раньше, и оно решило потреблять. С тех пор, как они свободно выезжают из страны и возвращаются в нее, русские пользуются всем тем, что раньше было им недоступно. Ледяная советская атмосфера растаяла, началась новая яркая эра.
Первый раз я выступала в России именно здесь, в «Олимпийском». Мне было чуть за двадцать, и я не боялась. Сегодня я парализована от ужаса. По всему телу бегают мурашки, я едва стою на ногах. Кошмарное ощущение, которого я почти не испытывала за двадцать лет моей карьеры. Я выходила к зрителям, которые собирались в куда более пугающем количестве… На моей стороне теперь опыт. Трудно поверить, что иногда он совершенно не помогает… Сегодня я как любой артист перед выходом на сцену: меня обуревает неконтролируемый ужас.
В этот вечер я защищаю Францию на «Евровидении». Ставки высоки, и я понимаю, что проблема именно в этом. Отсюда идет мой панический страх.
Рискованное выступление, сомнительное решение. Я долго его обдумывала. И в этом мне помогали мои три мушкетера. Сначала я сказала «нет», но их объяснения, их решимость заставили меня изменить мнение. В конце концов, я захотела доказать самой себе, что я храбрая, что я способна сделать это. Когда распространилась информация о том, что я буду выступать за Францию, я услышала разного рода комментарии. Некоторые отмечали мою смелость, другие смеялись над моим участием в событии, которое во Франции считают «отстойным». Злобствование бесплатно, как обычно.
Я в высшей степени чувствительна, и у меня за спиной не раз шли разговоры, опыт есть. Когда я была маленькой в Стиринг-Венделе, у меня были не только подружки. Как только я начала выступать на сцене, а мое имя появилось на афишах, девочки в школе, соседки принялись злословить на мой счет. Но я никогда не пыталась ответить тем же. Я не считала себя лучше них, не считала себя более красивой, более талантливой. Я жила в такой же скромной шахтерской семье, ходила в ту же школу, мечтала о таких же платьях с оборками. Между нами не было большой разницы. Может быть, я была более упорной, более увлеченной.
Контекст, атмосфера, мое желание победить… Я не боюсь, что другие участники «Евровидения» окажутся лучше меня. Нас будут оценивать и сравнивать, но у нас разные песни, исполняемые на разных языках. Я боюсь оказаться не на высоте. Я буду петь «И если бы надо было это сделать» («Et s’il fallait le faire»), это медленная песня. Я выступаю третьей в программе, слишком рано. Судя по аплодисментам, участница, выступавшая передо мной, получает максимальную оценку. Теперь моя очередь.
Едва я ступила подгибающейся ногой на эстраду, как аплодисменты возобновились. Сначала негромкие, потом бурные. Меня поддерживает русская публика, хотя сегодня я «враг», я выступаю за Францию. Эта реакция зала меня спасает. Я ощущаю такой порыв, что у меня вырастают крылья. Я пою. Пою всем сердцем, отдаю всю себя.
Но я восьмая среди сорока четырех участников. Я хотела победить. Это не презрение к проигрышу, а неловкость от того, что не пришла первой, хотя обещала быть впереди и установить знамя. Когда объявляют результаты, я чувствую себя несчастной. На следующее утро крупная ежедневная российская газета «Известия» выходит под заголовком: «Королеву Каас обворовали». Но это меня не утешило.
Я не смиряюсь с поражением, я хотела бы его аннулировать, вернуться на сцену, начать сначала. Когда в следующее воскресенье я возвращаюсь в Париж, мне стыдно не за себя, а за то, что вернулась без медали. Я воспринимаю себя именно так и, в конце концов, начинаю воображать, что все остальные думают так же, что они судят меня и осуждают. Я выгуливаю Текилу и обеспечиваю себе настоящий приступ паранойи. Люди смеются, я думаю, что они «насмехаются». Другие смотрят на меня: «Они на меня сердятся». Я иду, опустив голову, и не осмеливаюсь поднимать ее в ответ на приветствия с балконов, раздающиеся при моем появлении. Некоторые догадываются о моей тревоге и добавляют к обычному «здравствуйте» приятное для слуха «Это было супер!», или «Вы знаете, это не страшно…», или даже «Браво за «Евровидение».
У популярности есть своя хорошая сторона: у вас находится союзник просто на улице, готовый вас утешить или подбодрить. В дни после «Евровидения» я замечаю, что у людей гордость смешивается со смущением. Я набралась смелости, чтобы участвовать в конкурсе, и моя храбрость у некоторых вызвала уважение. Во Франции «Евровидение» не имеет такого веса и не пользуется таким вниманием, как в других странах. Хотя на этот раз трансляцию смотрели шесть миллионов телезрителей, то есть 32% от общей аудитории. Впервые в своей истории телеканал France 3 обошел TF1 в субботу вечером! Я не жалею о том, что участвовала.
Это смешанное чувство выражает отношение ко мне французов. Для слишком большого числа моих соотечественников я принадлежу к рабочему классу и обречена быть его частью до конца своих дней. Они забывают о том, что хороший вкус может нравиться большинству, что большинство не всегда ошибается. Во Франции есть радиостанции, которые ставят мои песни в эфире, но мне предпочитают отводить ностальгические частоты. Даже когда речь идет о моем альбоме «Кабаре», чья современность мне кажется очевидной. Во Франции трудно выйти из категории, в которую вас определили. Когда шел мой спектакль «Кабаре», я была удивлена тем, что меня пригласили в так называемые ориентированные средства массовой информации. И в то же время сюрпризом стало то, что меня проигнорировали модные журналы. Современность сочетания разных жанров, например, видео и современного танца, не ускользнула от тех, кто видел шоу. Для прочих…
Иногда мне не по себе от того, что меня держат на расстоянии из-за разновидности снобизма. Я хотела бы поставить его под сомнение. Возможно потому, что у меня был большой успех, что я продала много дисков, завоевала сердца жителей нескольких стран, возможно потому, что мне больше ничего не нужно доказывать, я ищу другие поля сражений. Я ставлю перед собой все более важные задачи.
Я хочу увлечь тех, кто от меня ускользает. Я не могу мириться с безразличием, отсутствием и отказом.
* * *
Я потеряла обоих родителей, и у меня такое чувство, что мне не удается удержать рядом со мной моих братьев и сестру. Несмотря на мои усилия, несмотря на их любовь ко мне — я знаю, что она реальна — мы редко видимся и недостаточно разговариваем друг с другом. Их мне не хватает так, как только семьи может не хватать. Близость, молчание, соучастие, понимающие улыбки, привычное раздражение, общие различия, все то, что составляет конкретные связи, которые дают тепло, обеспечивают комфорт. Именно они и есть любовь, как я думаю.
В такие моменты мне особенно не хватает моей сестры. Она слишком занята своими близкими, я — своей профессией, и связь между нами ослабела. Мы подолгу разговариваем, но редко. Ее женское присутствие, пусть даже далекое, очень ценно для меня, возможно потому, что в профессии меня постоянно окружают мужчины. Я радуюсь, когда слышу ее голос в телефонной трубке. Я рассказываю ей о моих тревогах, моих проектах, а она говорит о своих житейских трудностях с детьми, которые стали подростками. Моя племянница, в частности, обычно силой отвоевывает свою независимость. Когда Карина заговаривает об этом, я пытаюсь подтолкнуть ее к тому, чтобы она дала своей дочери свободу, которой не было у меня.
Я хочу ее эмансипации, как будто она моя дочь. На самом деле это я не смогла оторваться от матери, это я все сделала для того, чтобы оставаться маленькой. Чем старше я становилась, чем выше устремлялась моя карьера, тем сильнее я искала убежища в ее любви, а потом в печали от ее смерти. Я хотела бы, чтобы моя племянница не узнала всех тех страхов, которые я испытала. Я горжусь ею. Одной ловушки она уже избежала: она сдала экзамен на степень бакалавра.
Я была бы так счастлива передать ей частичку меня. По меньшей мере, пусть будет хотя бы иллюзия, что все, понятое мной через страдания, все уроки, которые я смогла извлечь из жизни, не потеряны для других. Я стараюсь передать моей племяннице некоторую уверенность в себе. Я пытаюсь показать ей, как воспользоваться многими вещами, не позволяя собственным комплексам вас остановить. Я ценю эту связь с моими племянниками. Хотя мы и редко видимся. Без сомнения, мне бы хотелось видеть, как они растут, узнать их вкусы, ожидания и страхи.
Сегодня я спрашиваю себя, почему моя жизнь прошла без материнства. Я из семьи, в которой было семеро детей, и я обожала такой семейный очаг, полный беспорядка, шума голосов, смеха и плача. Я так любила Рождество, деревенские праздники, где все дети играли вместе. Но своих детей я не родила. Я нарушила схему многодетной семьи. Я могла стать матерью, природа давала мне такой шанс не один раз, но я отвергла его. Я должна признать, что выбрала карьеру и не создала семью.